Установить какую-то зависимость у него так и не получается.
Иногда в голове простирается ясный день — ни одной чужеродной мысли или воспоминания, только изолированное само собой сознание; иногда что-то лишнее все-таки врывается, повышая на пару порядков градус его дерганности и раздражимости; иногда — врезается с ускорения, заставая врасплох.
Первым делом Мод пересматривает свое отношение ко сну и решает отказаться от него как концепции.

Остальное в виде незнакомых имен, лиц и картинок не_его жизни, можно худо-бедно игнорировать.
По крайней мере, до сегодняшнего дня у него получалось.

Вильгельмина смотрит на него через свой кошачий прищур — и с неизменной полуухмылкой на губах; впервые за годы их знакомства Моду под взглядом становится неуютно от понимания, что на этот раз ей будет за что зацепиться. Если ведьма что и обнаруживает, то придерживает пока любопытство при себе: выкладывает, что ей от него требуется и сколько она за это готова заплатить, после — удерживает необходимую паузу, давая время на переваривание информации.

На этот раз это не кажется лишним — скепсис расцветает на лице Мода по мере погружения в детали, и некоторое время он молчит.

— Я правильно понимаю: вы хотите, чтобы я достал фолиант по некромагии и принес вам? — То есть, он вполне толерантен ко многим вещам, в том числе чьему-то научному интересу, но есть некоторые границы, близость к которым все-таки заставляет его сильно напрячься.

— Правильно, — Вильгельмина не меняется в лице даже вежливости ради, только слабо кивает головой. — Мое предложение обойти весь мой дом на предмет присутствия следов некромантии, а потом сделать еще раз, чтобы наверняка, все еще в силе.

Недоверие Мода там, где не стоит лишний раз искать подвохов, гармонично сочетается с избыточной доверчивостью в ситуациях противоположных. Чаша внутренних весов склоняется на сторону ведьмы еще и из-за желания получить оплату иным образом: с какой стороны начать объяснять, что ему нужно, он так и не определяется — хотя и пробовал заранее заготовить речь.

Ладно.
Договорятся, когда принесет, что требуют.

Оказывается, чтобы мгновенно преодолеть расстояние в пару метров, требуется всего лишь нужная доля любопытства: Моду приходится приложить большое усииле, чтобы не отшатнуться от возникшей уже перед ним Вильгельмины, но в назидательном предупреждении все равно хмурится.
Та раздраженно фыркает — недовольство жнеца на таком расстоянии сказывается и на ней.

— Что это?

Кажется, так ведут головой, когда пытаются поймать какой-то запах — по крайней мере, что-то такое она изображает, мотнув головой.

— Ничего.

Если опустить детали, не рассматривать пятно и не задумываться о зависимости своего состояния от живучести талантливой полуфейри, то все в порядке.
..и тот факт, что для кого-то это все может быть настолько очевидно, почти ничего не меняет.
Мод даже не берется уточнять, о чем она именно — одинаково не хочет узнавать ответ, как и сталкиваться с необходимостью решать проблему иным способом, кроме как «само пройдет».

Судя по характерной поступи за спиной, это произойдет явно не в ближайшее время. Торстведт терпеливо ждет, когда правило «не смотри на неудобство, и оно исчезнет» проявит себя в действии, но это не случается ни на первом перекрестке, ни на третьем, ни даже когда он сокращает дорогу через портал.
Кейд идет сзади без намека на неловкость или смятение — в какой-то момент возникает ощущение, что это он её сопровождает, а не строго наоборот.

Он, кстати, никого с собой не звал.

— Насколько я знаю, связь, — концентрация раздражения в голосе все еще повышается при неохотном упоминании самого факта, — до этого дня прекрасно сохранялась и на расстоянии.

Мод останавливается, резко разворачиваясь.

— Что нужно?

Тяги к тотальному контролю в ней так и не возникло — пока чья-то материнская тревожность превращается в регулярные звонки и стремление быть обо всем в курсе, трезвого рассудка Елене хватает воздерживаться от подобной практики наседания на всех вокруг; страхов в ней при этом достаточно, как и ненавязчиво сосуществующего с ними ощущения, что рано или поздно свое оправдание они найдут. Пачка пропущенных звонков или непрочитанных сообщений — не её почерк, и определенную установку с Романом и Паулой это сформировало: Елена ограничивается тремя прослушиваниями длинных звонков, а что после встретит их дома вместо матери в случае отсутствия обратного ответа остается уже на откуп богатой фантазии.

Отчитываться о своих похождениях она тоже не заставляет — Елену устраивает ограничиваться их перманентным присутствием в её поле зрения с той информацией, которой они пожелают поделиться. Роман сверкает очаровательной улыбкой, поправляя рюкзак на плече, и обещает вечером позвонить.
Имени — дурацкие прозвища и символы так и не произвели на неё впечатление, чтобы сменить лаконичные обозначения в списке контактов — не возникает ни к полуночи, ни к утру.

Паула за завтраком выглядит задумчиво-растерянной и на вопрос, связывался ли с ней брат, слабо мотает головой, не вылезая из своих мыслей. Молча сделав свои выводы, Елена отстукивает твердой подошвой расстояние до кабинета Эриха — и не встречает какой-либо другой реакции.
Раздражение концентрируется сильнее прочих эмоций: Роману тридцать два и ежедневно справляться хватило ли ему ума не отморозить себе уши как-то странно; определенной доли безответственности отрицать в нем никто не собирается — есть вещи, над которыми невластен ни один гуманный метод воспитания.
Например, принадлежность ко второй половине человечества.

Второй представитель в их доме намекает, что искать поводы для беспокойства еще рановато — Елена хмурится, но язык прикусывает: обозначить себя «сумасшедшей мамашей» она способна и самостоятельно.
Даже если это читается только между строк.
Даже если очень-очень завуалированно между строк.

Отсутствие лиц, отвечающих за сглаживание углов в их доме, начинает ощущаться почти критически — беспокойство распространяется по воздуху, становясь своеобразным проводником для взаимного недовольства; Паула цедит все, что выяснила, и без труда игнорирует потяжелевший взгляд Елены.
Услышавший все дословно Эрих, кажется, тоже начинает проникаться проблемой.

Сколько бы Роману не было, такие исчезновения для него нехарактерны.
Люди (и их производные) не пропадают просто так — и не перестают без причины выходить на связь; ей ничего не остается, кроме как обзванивать возможные и доступные ей варианты.
Отрицательные ответы сопровождаются в большинстве своем вежливыми заверениями, что если вдруг Роман выйдет на связь — с ней обязательно свяжутся.

Елена ждет звонка почти до рассвета, пока тревожная бессоница не сдается под напором вымотанности, и продолжает до вечера следующего дня. Из местных представителей культа тоже никто ничего не слышал, хотя крупицы информации, что Роман общался с некоторыми из них пару месяцев назад служат удачной почвой для подпитки страха. Сознание поддается паранойе и прокручивает почти каждый разговор, каждую реплику, каждый взгляд и жест, происходящие за эти недели, на случай, что она что-то упускает.
Ограниченность магии не мешает при этом эту же магию чувствовать.

От собранной и умеющей держать лицо Паулы остается почти ничего — на неожиданный возглас Елена вздрагивает, но на этот раз ничего не говорит. Скепсис возникает почти невидимой рябью во взгляде: потеря магии не выражается в неудаче, потому нечего искать в себе симптомы чужого недуга.
Представлять собой концентрат опасений дочери Елене не в новинку — история, где мать становится примером хотя бы для чего-то, прошла мимо их семьи, не оглядываясь.

Со своими эмоциями на этот счет она не определилась, заперев под убеждением, что ничего такого в их случае и быть не может.
Глупо рассчитывать на свою значимость, когда так и не нащупала в себе порыв стать образцовой матерью.

Тем более, её голове есть о чем болеть конкретно сейчас.

Елена подходит ближе, вглядываясь в разложенные перед Паулой атрибуты — и то, что та позволяет увидеть; физическая дистанция соблюдается неизменной константой — тактильность тоже так и не стала для них чем-то обыденным и нормальным.
Версия, что Паула просто ошиблась, отметается за наглядным опровержением.
Мысль про исчезнувшую магию даже не поддается критике — потому Елена торопливо движется дальше.

Причины получившегося расклада могут быть сложнее, чем просто смерть, и это в ней говорит не только естественное стремление отрицать беду до последнего.
Но для начала она решает перестать игнорировать слона в комнате.

— Паула, — интонации ограничиваются осторожной задумчивостью — так обычно обращаются с вопросом, боясь отпугнуть собеседника от ответа.
По этой же причине Елена пропускает вопрос, почему та взялась за магию — способ вполне логичный, но выжидать трое суток для этого было необязательно.
Если только у Паулы нет куда более серьезных поводов для опасения.

— Роман рассказывал тебе что-то о том, чем занимался последние месяцы?